Он сказал: почему не надо изображать из себя актрису
Милые дамы! Хочу рассказать вам три поучительные истории. Можно считать их рождественскими, но лучше не надо, потому что к Рождеству они не имеют никакого отношения. Зато самое прямое отношение они имеют к кино. Точнее, к его поразительному влиянию на вашу жизнь. Не знаю, что конкретно заставляет вас путать кино с действительностью, примеряя на себя порой совершенно чуждые вам образы и выглядеть при этом как минимум смешно. Знаю, что вы хотите, как лучше, как интересней, отказываясь от себя и черпая рецепты из голубого экрана, поэтому гуманно не называю такое поведение нелепостью. Наверное, вас заставляет демон. Побуду сегодня экзорцистом.
Михаил Рольник
Сценарист
Постой, паровоз
Однажды, в доисторические времена моей юности, я был слегка влюблен. Мы нашли друг друга в Одессе. Она была из Тулы. Веселая, симпатичная, местами зажигательная Оля, да и юный я был тоже вполне. Мы провели вместе несколько прекрасных, шумных дней, полных смеха, секса, алкоголя и небезопасных, но таких будоражащих приключений.
Как известно, все хорошее быстро заканчивается — настало время покинуть прекрасный южный город и Олю в нем. Мы стояли на перроне, обнимались, целовались и вообще вели себя традиционно. Конечно, расставаться было очень жаль, однако я уезжал далеко не на Луну, и, несмотря на то, что времена были древние, безинтернетные, уже существовала междугородняя связь, поезда, автобусы, самолеты и даже Почта, не побоюсь этого слова, России. Другими словами, пышному кусту драмы расцвести было совершенно неоткуда и незачем.
Так мне казалось до того момента, когда поезд тронулся, и я, выглянув в окно, чтобы помахать зазнобе на прощание, с удивлением и некоторым ужасом увидел, как зазноба бежит по перрону. Картинно раскинув руки, размахивая шалью (да, у нее была шаль, в тот момент я понял, зачем), задрав подбородок к небу и стараясь обливаться слезами, Оля летела жертвенной птицей и что-то кричала вслед возлюбленному. Провожающие в испуге отскакивали подальше от маленького, но крепкого тела страдалицы, пулей несущегося по перрону.
Сложно описать всю гамму чувств, которые я испытал в тот момент. Их диапазон был широк: от острого чувства неловкости до иррациональных угрызений совести. Все многочисленные фильмы с бегающими по перронам женщинами пронеслись в ту минуту у меня перед глазами. Пока они неслись, Оля аккуратно добежала до края перрона, остановилась, развернулась и, зябко кутаясь в шаль, пошла дальше жить свою жизнь. Мой внутренний Станиславский промолчал, саркастически улыбаясь.
Девять с половиной минут
Однажды жена моего друга решила сделать ему сюрприз. Ее представления о романтическом вечере были почерпнуты из кино, поэтому сюрприз действительно удался на славу: никто из молодоженов не ожидал, чем все закончится.
Вернувшись домой после довольно тяжелого трудового дня, друг был встречен полуобнаженным телом, пеньюаром и волнующей улыбкой. Казалось бы, начало вполне вдохновляющее, если бы не Джо Коккер, орущий на всю квартиру. Нехорошие подозрения зашевелились в душе буквально с порога.
Холодильник был, конечно, распахнут, свет приглушен. Когда жена стала кормить друга оливками, предварительно облизывая их, тот терпел и делал вид, что в меру возбужден и благодарен. Когда сексуальная бестия медленно и со значением намазывала плавленный сыр на хрустящий хлеб, мой друг, по его словам, старался брутально улыбаться, чтобы не заржать внезапным конем.
Но когда маленький московский клон Ким Бессинджер погрузил сосок в банку с жидким шоколадом и затем, пыхтя и стараясь, безуспешно пытался его облизать (при довольно скромном размере груди), вечер окончательно перестал быть томным. Мощные судороги хохота уже невозможно было выдать ни за пламенное желание, ни даже за сердечный приступ.
Шоколад с соска возлюбленной так и остался неслизанным: не то чтобы друг не хотел это сделать — просто не смог. Забыл, сколько времени с ним не разговаривала жена после того горячего вечера.
Семейка А
Изначально Оксана была веселой, живой девицей, любила потанцевать, посмеяться, пошалить. Но как-то раз она посмотрела фильм про красивую и жестокую вампирессу, с тех пор холодная, величественная готика поселилась в душе гордой уроженки города Сумы.
Оксана больше не ходила — она плыла. Оксана не улыбалась — если и шутила, то делала это с каменным лицом. Оксана приобрела осанку, как сказал бы восторженный старорежимный поэт, павы (на самом деле казалось, что девушка просто проглотила кусок арматуры), научилась бросать по сторонам роковые взоры и говорить совершенно без интонаций, ровным голосом мертвой красавицы из хрустального гроба. И, конечно же, Оксана перекрасила волосы в радикально черный цвет.
В сочетании с последним штрихом — особого строения челочки, которую носят все повелительницы тлена, Оксана должна была сменить имя на Люцифериана (постеснялся ей подсказать). Но, к своему глубокому сожалению, зато вполне ожидаемо, стала Мортишей. «О, а вот и наша Морти плывет», — зубоскалили при ее появлении жестокие, жестокие студенты эпохи постмодернизма.
Оксана пыталась бороться: она обижалась, она старалась уничтожить проклятых пасквилянтов силой взляда, ледяного, как Вселенная, она даже кого-то укусила в порыве ярости — все было бесполезно. Сейчас ей где-то за сорок, но в воспоминаниях однокурсников она по-прежнему наша милая Мортиша Адамс. А ведь наверняка собиралась замуж за графа Дракулу. Вот оно, бесчеловечное коварство кино.
Иногда я брожу по большому городу и сквозь ярко освещенные витрины наблюдаю в нем секс. Обычно он выглядит так: три-четыре девушки за столиком пьют латте и тонко иронизируют, судя по выражению лиц. Прически — нарочито разные, цвет волос — тоже. В такие моменты, затуманив стекло своим дыханием, я пишу на нем пальцем: «Будь собой». Делаю я это мысленно — не люблю, когда вызывают охрану. Да и бесполезно, наверное, кого-то чему-то учить. Все равно звание Педагог Тысячелетия остается за самой жизнью. Уж она умеет объяснить все на пальцах.
Фото: iStock.com
Читайте также: